Ида, которая вырвалась из ада

Не раз смерть дышала ей в лицо, но Ида выстояла, а после войны осуществила свою детскую мечту — стала медиком и всю жизнь посвятила спасению людей.

Она родилась в Москве в 1932 году, но своей малой родиной считает украинский городок Тульчин Винницкой области, куда перебрались ее родители, спасаясь от голода в начале тридцатых годов. Там их и застала война.

— Мы так хорошо жили, — вспоминает Ида Иосифовна. —  У нас свой дом был, я ходила в украинскую школу. Строили планы. Летом сорок первого года собирались в Москву навестить родных — мою старшую сестру и бабушку с дедушкой по маминой линии. Мы ждали, пока папа пойдет в отпуск, но началась война, и он ушел на фронт. Папа погиб под Харьковом в сорок первом.

Немцы наступали очень быстро, через месяц фашистские войска уже вошли в Тульчин:

«Жизнь кончилась. Эвакуироваться было уже невозможно. Наши стремительно отступали. В моей памяти запечатлелась картинка: бежит наш солдат — босиком, ботинки привязаны к палке, а за ним немец на мотоцикле! Это было страшно. Больше всего пугала неизвестность: никто ничего не знает, все молчат. Наши ближайшие соседи встречали немцев хлебом-солью и очень быстро нас сдали».

Первые месяцы оккупации они провели в гетто. За пределы отведенного квартала выходить было запрещено. По ночам прятались в погребе и тряслись от страха. В любой момент могли ворваться немцы. А их соседи в это время забирались в их дом и выносили все, что им нравилось.

Так прожили до декабря. А потом всех евреев согнали в баню.

«Мы успели собрать только самое необходимое. Да и сколько с собой возьмешь? Никто не знал, куда нас погонят и что с нами будет. Погнали в концлагерь, до которого мы добирались несколько суток. Спали на земле, пили воду из луж. Шли и шли. Кто падал, того расстреливали. Немцы не знали жалости».

Винницкая область, село Печера. Живописные места с курортным климатом на берегу Южного Буга, А тогда — ад на земле.  С декабря 1941 по март 1944 года там находился лагерь смерти. Немцы дали ему название «Петля». В этот концлагерь, который оказался в румынской зоне оккупации, сгоняли узников из Украины, Молдавии и Румынии. В «Петле» были замучены и расстреляны около 50 тысяч человек. Людей не сжигали в крематории и не травили газом — мужчины, женщины и дети погибали от голода. Чтобы избежать долгой и мучительной смерти, некоторые узники решались на побег, но редко кому удавалось спастись. Беглецы шли лесными тропами, чтобы добраться до еврейского гетто и найти там укрытие. В гетто люди жили в своих домах, у них была возможность обменивать вещи на еду у местного населения. А в концлагере правила голодная смерть.

«Нас не поили и не кормили, по 100 человек в день погибало, — говорит Ида Иосифовна. —  Одни умирали, привозили новых. Все спали на полу штабелями: и мужчины, и женщины, и дети. Проснешься, а рядом с тобой труп. Мы должны были умирать голодной смертью. Некоторые тихо уходили, а некоторые так кричали! Из нашей семьи первой умерла бабушка. Потом мама. Чтобы добыть хоть какой-то еды, приходилось попрошайничать в деревнях, но сначала надо было перелезть через огромный каменный забор, который мне казался непреодолимым. Но голод гнал».

Узники подползали к этому забору и прислушивались к шагам охранников, которые обходили лагерь по периметру — то сойдутся, то разойдутся.

«В этот момент мы должны были залезть на забор, спрыгнуть и убежать. Как над нами издевались пастухи! Я была вся битая-перебитая. Мы стучались в дома. Кто подаст, а кто собак спустит. Когда удавалось получить немножко картошки, мы чувствовали себя богатыми. Очистки считались лакомством! Возвращались в лагерь через ворота. Иногда охранники били нас палками».

Эти воспоминания даются ей тяжело. Иногда у Иды Иосифовны так сжимает сердце, что ей трудно дышать. Одно из самых страшных впечатлений — массовый расстрел заключенных.

«Окна центрального корпуса выходили на проходную. Я стою и говорю: «Мама, эсэсовцы едут. Сейчас будет расстрел!» Нас погнали из барака. Тех, кто не мог выйти, у кого не было сил, вытаскивали и расстреливали из автоматов. Поэтому люди ползли из последних сил. Море крови было».

— Женщина держала ребенка у груди, эсэсовец подошел, схватил этого младенца за ногу, бросил кверху. Ребенок упал и разбился насмерть. Его мать так кричала! Восемьдесят лет прошло, а у меня этот крик до сих пор в ушах стоит. Ее схватили за руки, за ноги и бросили в машину. Как небо не разверзлось! Помню ребенка, которому не было и года. Он спал на подушечке, когда подошел немец и выстрелил ему в ухо. Не стереть из памяти никогда.

Полицай по фамилии Сметанский однажды зверски избил ее за то,  что она пошла за водой к реке. Бил смертным боем деревянной палкой, пока изможденная девочка не потеряла сознание. Узники, на чьих глазах происходило это жестокое избиение, умоляли полицая, чтобы он перестал издеваться над ребенком, но все было тщетно.

— Бывший лейтенант Советской армии Сметанский, переметнувшийся на сторону врага. Это был зверь. До сих пор чувствую его палку на своей спине. Мама пыталась перевернуть меня, а я сразу теряла сознание от невыносимой боли. Я прошла через многое. Не раз находилась в шаге от смерти. В концлагере заразилась тифом. Никакого лечения, конечно, не было. Я лежала всю зиму на полу и уже не могла разогнуть ноги. Ползала на четвереньках. Мама в 1943 году погибла. Она слегла и больше уже не встала. Я осталась одна и просила, чтобы меня расстреляли. Никому не нужная, голодная, холодная. Мне не хотелось жить. Люди говорили: «Это внучка Хаима!» Они знали моего дедушку.

То и дело проводились массовые расстрелы. Местных жителей сгоняли копать рвы. Туда сбрасывали расстрелянных узников. Некоторых — еще живыми. Потом эти рвы несколько дней ходили ходуном.

— Однажды нас туда увезли, и мы стояли у кромки, понимая, что сейчас всех убьют, но казнь неожиданно отменили. Оказалось, накануне в концлагерь привезли румынских евреев. Они были баснословно богатыми, все в золоте! Мы на них смотрели большими глазами. И они подкупили румынского коменданта, и он запретил расстрел на своей территории. Так и мы остались в живых. А брат и сестра из Румынии, которые тоже находились вместе с нами в концлагере, погибли страшной смертью. Их забрали на работу на железнодорожную станцию, а на обратном пути их встретили эсэсовцы, загнали в заброшенный дом и сожгли живьем. Это случилось вечером, а утром в лагерь уже вошли советские войска.

Каратели зверствовали до последнего. Шло наступление советских войск, а фашисты готовились расстрелять узников, которые остались в живых. По всему периметру концлагеря расставили пулеметы. Смерть дышала в лицо. Маленькая Ида понимала, что нить ее короткой жизни висит на тончайшем волоске и может оборваться в любой момент.

«Освобождение пришло неожиданно. 14 марта 1944 года. Мы все попрятались, кто куда. И вдруг влетают наши. Но никто не вышел, ни один человек, потому что все подумали, что это провокация. Красноармейцы уходили с петлицами, а вернулись с погонами. Нашли среди них солдата-еврея, и он на идише объявил, что это Советская армия».

— После этого люди стали выползать из своих укрытий. Один солдат взял меня на одну руку, на другую — мальчика и вынес нас из концлагеря. Меня отправили в детский дом.

Детский дом, куда попала Ида, находился в Нестерварке. Это пригород Тульчина. Там к девочке, вырвавшейся из ада, отнеслись с любовью, но ребенок, который перенес ужасные страдания, никак не мог отогреться. Первое время она плакала целыми днями, а потом привыкла. Осознала, что другой жизни у нее не будет. А пережитое то и дело напоминало о себе.

— Как-то на рынке я увидела женщину в мамином платье. Я подошла к ней: «Откуда у вас это платье?» — «Мне его подарили». Очень жалею, что не заставила ее вернуть. Ведь это мамина память. До сих пор помню цвет этого платья — кофе с молоком. Тяжело вспоминать.

Однажды в детском доме на перемене Ида смотрела в окно и вдруг увидела своего мучителя, садиста Сметанского. Он шел под конвоем. Ребята с криками: «Сметанский! Сметанский!» — стали бросать в него камни, а милиционер сказал: «Мы его на суд ведем». А потом мне рассказали, что его расстреляли. Какой же это был зверь! Даже сейчас у меня холод по спине. Стараюсь не вспоминать.

В детском доме она пробыла до 1947 года. Ее нашел дядя, мамин брат, который жил в Москве. В его семью Иду привезла воспитательница из детдома.

«До войны я была цыпленком — спокойной, тихой девочкой, которая держалась за мамину юбку. А тут стала как зверек».

— Бабушка меня не узнала: «Идочка, неужели это ты?» Я так плакала. А она никак не могла поверить, что видит свою родную внучку. Вот что наделала война.

Она пошла в московскую школу. Было тяжело переходить с привычного украинского языка на русский. В старших классах пришлось перевестись в вечернюю школу и устроиться на работу. Дядя умер, а его вдове чужая девочка была не нужна. Лишний рот в голодное время. Через РОНО Иду определили в техническое училище. Она начала работать на заводе «Фрезер». Но детская мечта стать медиком никуда не делась, и Ида поступила в медучилище.

— Сорок лет проработала медсестрой в инфекционной больнице на Соколиной Горе. Лечила и тиф, и скарлатину. Заразиться никогда не боялась. Просто надо любить людей и свою профессию. Меня очень ценили и врачи, и пациенты за опыт и отношение к работе. Я знала свое дело, часто подсказывала врачам, и с моим мнением всегда считались. Больные меня любили. Когда входила в палату, кричали: «Ура! Сегодня все живы будем, потому что Ида Иосифовна дежурит!» Я левша, а внутривенные уколы делала идеально. Сразу попадала в вену. На пенсию ушла только в 60 лет — долго не отпускали!

Женская судьба Иды Иосифовны сложилась счастливо. В 24 года вышла замуж, как она говорит, случайно. После работы пошла с подругой в кино. Посмотрели фильм «Дело Румянцева» и пошли домой. Ида Иосифовна жила тогда в Перове, где снимала койку. Своей квартиры у нее не было. По дороге девушкам встретился знакомый подруги. Та остановилась, а Ида пошла дальше. Впрочем, далеко уйти не успела — симпатичный москвич ее догнал и проводил до дома.

— Миша влюбился в меня с первого взгляда. Он мне проходу не давал и взял измором. Сплю в выходной, а хозяйка говорит: «Телохранитель уже стоит на вахте!» Он приходил каждый день, всех моих поклонников разогнал. Через год мы поженились. Миша очень меня любил, буквально носил на руках. Я маленькая, а он высокий, я ему по грудь была! Подмышечная жена! — Ида Иосифовна смеется.

У нее отличное чувство юмора. «Бабушка молодец!» — хвалит Иду Иосифовну ее помощница. «Молодец — как зеленый огурец!» — мгновенно звучит ответ.

Она никогда не лезет за словом в карман, а если кто-то пытался ее обидеть, тут же получал суровую отповедь. Антисемитам она спуска не давала. Эта маленькая героическая женщина всегда умела постоять за себя.

Долгие годы после войны она никому, кроме самых близких, не доверяла свою историю. И только в начале девяностых Ида Иосифовна начала рассказывать о том, что выпало на ее долю. Она стояла у истоков создания Ассоциации малолетних узников гетто и концентрационных лагерей.

«Моя судьба была — выжить в настоящем аду. Я всегда знала, что меня ничто не сломает. Такой характер. Но я никому, даже врагу, не желаю пережить то, что выпало на мою долю».

А рука у нее по-прежнему легкая. Если кому-то из близких нужны уколы, обращаются только к Иде Иосифовне.