«Карьерой я обязан антисемитизму»

Но в начале этого пути были «фантики-жиды», о них и не только — в эксклюзивном интервью ЕЖ.

— Александр Моисеевич, вы сделали блистательную карьеру в медиаотрасли: возглавляли такие популярные радиостанции, как «Европа Плюс», «Ретро FM», были топ-менеджером «Европейской медиагруппы» (ЕМГ). Сегодня вы — вице-президент Российской академии радио. В советские времена человек с пятым пунктом об этом и помыслить не мог!

— Думаю, что моей «блистательной» карьерой я обязан именно антисемитизму. Дело в том, что я из семьи юриста. После школы собирался поступать на юридический факультет Ленинградского университета — тот самый, который заканчивали Путин с Медведевым. Это была середина 70-х годов прошлого века, время антисемитизма, который в СССР никогда не был официальным, однако всегда существовал на государственном уровне. Все знали, что есть вузы, куда евреев берут, а куда нет. Правда, еще действовали эти магические три процента — именно столько абитуриентов еврейской национальности могли допустить. В моем случае речь шла ровно об одном человеке.

— Сколько было претендентов на это место?

— Абитуриентов-евреев поступало четверо. Один человек, у которого кто-то из родителей был профессором университета, был принят. Остальные трое, в том числе и я, получили абсолютно одинаковые оценки по четырем предметам, как под копирку, и, естественно, не прошли. Но этих баллов хватило для поступления на вечернее отделение.

— Студенты-вечерники должны были работать, они подлежали воинскому призыву…

— Да, естественно. И тот факт, что я никогда не учился на дневном отделении, служил в армии и рано пошел работать, сыграл огромную роль. Я сам строил свою жизнь, научился общаться с самыми разными людьми: разных национальностей, интересов, уровня образования, и находить со всеми общий язык. Забавно, что когда я уже учился на вечернем, те люди, которые меня, условно говоря, заваливали на вступительных экзаменах, теперь проявляли ко мне трогательный интерес. Спрашивали: «Как ваши дела?» — признавались, что следят за моими успехами. У меня, естественно, был красный диплом, и мне сказали:

«У вас прекрасная дипломная работа, с ней можно идти в аспирантуру, но вы сами понимаете…»

— Графа в советском паспорте была, как черная метка. На работу тоже не очень-то принимали с пятым пунктом.

— Пока я учился, пошел работать юристом на завод. И в той ситуации отчетливо понимал, что венцом моей карьеры может быть должность руководителя юридической службы на каком-нибудь предприятии. Притом что самым престижным, денежным и интересным местом являлась адвокатура. Но об этом в начале восьмидесятых и речи не шло. Государственный антисемитизм был скрытый, но всеобъемлющий. В какой-то момент секретарь парткома завода стал меня просить согласиться стать председателем профсоюзного комитета. Это была освобожденная должность, в обязанности входило распределение жилья, путевок и т.д. То есть на этом месте нужен был честный, ну или хотя бы не имеющий личного интереса человек, каковым меня, надеюсь, справедливо считали. Я согласился, потому что денег платили больше, а политических убеждений, препятствующих этой работе, у меня не было.

— Думаю, что ваша кандидатура вряд ли устроила вышестоящие партийные органы.

— Естественно, ведь в советское время председатель профкома был членом так называемой «тройки». Директор, секретарь парткома и председатель профкома — все эти три позиции являлись номенклатурой районного комитета партии. Когда наш секретарь парткома пошел согласовывать мою кандидатуру в райком КПСС со словами: «Вот есть хороший человек, но он еврей», ему ответили: «Нет, это нельзя!» Тогда он отправился к председателю областного профсоюзного комитета, и там ему сказали: «Мы бы согласовали его кандидатуру, если бы он был членом партии!»

— Но и в КПСС евреев не спешили принимать!

— Да, в горкоме партии выставили условие: «На одного вступающего инженерно-технического работника должно быть трое рабочих, за еврея у тебя будем просить пятерых!» И в 1987 году меня приняли кандидатом в члены КПСС. Так я оказался на этой номенклатурной должности. Через два года вернулся в юристы, а уже через год ушел на Ленинградское телевидение. Когда переходил с одной работы на другую, партбилет на стол не кидал, просто не стал вставать на партийный учет, как бы скрыв от нового руководства свое членство в партии. 

— Государственный антисемитизм помог вам выковать характер, а с бытовыми проявлениями ксенофобии сталкивались? Помните момент, когда вам дали почувствовать, что вы — чужой, не такой, как большинство? Может быть, в детском возрасте?   

— У меня в детском возрасте не было национальной самоидентификации. Но расскажу один эпизод. В детском саду мы играли в фантики из конфетных оберток, когда складываешь квадратики и их запускаешь, сидя на полу. Фантики были разные: из плотной обертки, как на шоколадных конфетах «Мишка на Севере», и из мягкой от ирисок.

Я отлично помню, что фантики, сделанные из мягких оберток, у нас в детском саду назывались жидами, причем без какой-либо отрицательной коннотации: просто есть нормальные фантики, а есть жиды.

Лишь потом, ретроспективно, я понял, что в этом была некая странность. В школе, когда мне было лет 8–9, как-то подошли старшеклассники и стали говорить, что я еврей. Я пожаловался классной руководительнице, и на этом все прекратилось. Больше никогда в жизни я с антисемитизмом не сталкивался. Более того, всегда приходилось поправлять окружающих людей, которые, очевидно, чтобы сделать мне приятное, старались называть меня не Моисеевич, а Михайлович (мы-то знаем, что Полесицкого зовут Александр Моисеевич. — Прим. ред.).

— Вместе с СССР канул в лету и государственный антисемитизм. Бытовой, конечно, никуда не делся, но, судя по данным соцопросов, его серьезно потеснила ненависть к так называемым инородцам. 

— В этом смысле спасибо им, они заняли в общественном сознании место евреев. Место чужого всегда есть в любом обществе. Скажу неприятную вещь, которую я время от времени наблюдаю у себя в соцсетях: нелюбовь к чужому есть некое свойство человеческой натуры, которого не лишены и наши с вами соотечественники. В европейских странах предыдущая волна эмиграции с недоверием, подозрением и как к чужакам относится к каждой последующей. Это наблюдается что во Франции, что в Германии, что в Израиле: любое сообщество склонно отвергать чужих. Кто-то должен быть всегда на этом месте. В России в какой-то момент эту «нишу» начали занимать иммигранты из среднеазиатских республик, которые приезжали на грязную работу.

— А сегодня россияне массово бегут в эти края…

— И при этом забывают о своем недавнем пренебрежении: «Мы-то имеем право, а нас-то за что?» Знаете, как в том анекдоте про русских и евреев? Идут двое русских, а навстречу пять евреев. Один русский говорит: «Давай их сейчас побьем!» — Второй возражает: «Их же больше! Он могут нас побить!» — «А нас-то за что?»

— Зависит ли что-то от каждого из нас, чтобы отношение к «чужим» хотя бы немного изменилось?

— На мой взгляд, формула может быть только одна: делай что должно, и будь что будет. Отвечай сам за себя, будь честен, старайся изжить хотя бы в себе это качество. Не называй представителя другой нации даже в разговорах между собой соответствующими прозвищами, старайся никогда в своем поведении не допускать ничего, что может обидеть человека. Когда я работал все эти годы и возглавлял средства массовой информации, невозможно было позволить даже намека на высокомерное пренебрежительное отношение к представителям других наций.

Мой рецепт для начала: не делайте зла, и, может быть, тогда вокруг вас образуется зона приличного поведения.