Ксенофобия — это серьезная болезнь 

– Алла Ефремовна, когда вам впервые дали понять, что вы иная, из другого теста?

– Впервые я об этом узнала маленькой совсем девочкой, когда меня во дворе дразнили еврейкой. Я пришла домой в слезах. Папа спросил: «Почему ты плачешь?» — «Меня дразнили! «Еврейка! Еврейка!» Мой мудрый папа сказал: «Они думали, что тебя дразнят, а ты — еврейка. Это так же прекрасно, как быть грузинкой, француженкой, русской. Кем угодно!» Это было мое первое столкновение с антисемитизмом. Второй случай произошел тоже в моем детстве, когда мне кричали: «Бей жидов — спасай Россию!» Я не поняла тогда смысла этих слов. Это были уличные проявления антисемитизма, а всерьез, по-настоящему, столкнулась с ним в 1949 году, в ночь с восьмого на девятое марта, когда забрали моего папу. Его арестовали как агента международного империализма и сионизма. Только потом я узнала, что это была еврейская посадка. Началась история с «безродными космополитами», Еврейским антифашистским комитетом. Папа был инженером, готовилось дело инженеров-вредителей, которое рассыпалось, но папу успели посадить. Когда я заполняла анкету для поступления на факультет журналистики Московского университета, умолчала об этом, просто указала последние места работы родителей, а потом меня за сокрытие анкетных данных выгнали из комсомола.

– Папа имел какое-то отношение к сионизму?

– Нет, никогда. Родители не скрывали своего происхождения. Моя мама была похожа на польку, и ей часто говорили, что в ее внешности нет ничего еврейского, считая, что это большой комплимент. Мама очень оскорблялась и отвечала: «Я — еврейка!» Папа тоже с достоинством носил свое национальное звание. Он знал иврит, хотел поехать в Израиль, считая, что может быть полезен как инженер молодому государству. Он был романтик по натуре. Но поехал он не в Израиль, а в Озерлаг, где пробыл семь с половиной лет.

– На журфак вас не приняли?

– Нет, хотя у меня уже были публикации, я печаталась в газете «Московский комсомолец». Секретарь приемной комиссии мне прямо сказала: «Забирай свои статьи. Ты что, с ума сошла? Университет с твоим пятым пунктом не пропустит! Хочешь год потерять?» Тогда можно было только в один вуз поступать. Я разрыдалась, а потом подала документы в Юридический институт, который позже трансформировался в журфак МГУ. Туда принимали всех независимо от национальности. Там училось много евреев. Это была студенческая элита. И Аграновский, и Ваксберг, и Бовин. Потом они стали цветом московской журналистики.

– А в вашей семье соблюдались какие-то еврейские традиции?

– Нет, но все изменилось, когда появилась бабушка. Она была из Киева, успела эвакуироваться, а после войны стала жить с нами. Ее брат, дядя Боря с женой, вышел в Бабий Яр… Бабушка прекрасно знала идиш, соблюдала еврейские традиции и праздники. Песах отмечали, маца в доме всегда была. В Субботу бабушка всегда накрывала на стол белую скатерть, зажигала свечи. Я помню, какими теплыми и прекрасными были эти субботние вечера. Но это не носило религиозный характер, скорее говорило о принадлежности к еврейской нации. 

– Алла Ефремовна, в одном из давних интервью вы сказали, что русские чуть ли не генетически предрасположены к ксенофобии.

– Это прозвучало слишком резко, но почему-то в России к чужим всегда было настороженное, пренебрежительное, а порой даже агрессивное отношение. Отсутствие доверия к тому, кто не свой, не такой, как ты. Так ненавидели чеченцев во время чеченских войн, похожий момент был с грузинами, которых всегда любили в России, а сегодня это проявляется по отношению к украинцам.   

– Однако результаты социологических опросов говорят об убывании антисемитизма. Тема ушла из повестки дня.

– Но она всегда ждет своего часа. Если возникает какая-то напряженная кризисная ситуация и нужно найти виновного, то долго его не ищут. Я не говорю, что этим недугом страдает весь народ, но, судя по репликам, которые я получаю после каждого интервью, антисемитизм жив. Таких комментариев не очень много, но они обязательны. Помню, я выступала в университете в Питере, и встал очень красивый мальчик с ярко-арийской внешностью, студент-второкурсник, и сказал, что он убежденный антисемит. Я ему ответила: «Молодец, у тебя есть убеждения, не каждый может этим похвастаться. А теперь объясни свою позицию!» Он начал сыпать антисемитскими штампами. Весь зал потом на него накинулся. 

– Вы очень смелый человек!

– Я так не считаю. Для меня это органично, как здороваться или чистить зубы. Угроз в мой адрес было очень много. Особенно когда был громкий процесс над Осташвили, который я организовала после вторжения активистов из общества «Память» на заседание независимой писательской организации «Апрель» в ЦДЛ.  Мне в лицо сказали: «А тебя, жидовка, мы зарежем в собственной постели 5 мая». В тот день отмечался День печати. Но я никогда не верила, что это может произойти. Не потому, что я такая бесстрашная! Я нормальный человек, боюсь в темноте идти по пустынной улице.    

– Как вы считаете, что надо делать, чтобы ксенофобия ушла из нашей жизни? 

– Ксенофобия — это один из симптомов болезни общества, показатель его нездоровья. В здоровом обществе этого явления никогда не будет, разве что в качестве взрывов «онкологических заболеваний», но без метастазов. В здоровом социуме работают его институты: независимые суды с верховенством законов, там соблюдаются свобода слова, защита прав человека. А ксенофобия — одно из проявлений больного общества. Если его вылечить, не будет ни ксенофобии, ни оголтелого антисемитизма.