За что антисемиты угрожали повесить Сергея Образцова на часах его театра?

О том, почему ее знаменитый дед достоин упоминания на Аллее Праведников народов мира в Израиле, рассказывает Екатерина Михайловна Образцова — заслуженная артистка РФ, режиссер-постановщик Государственного академического центрального театра кукол имени С.В.Образцова.

— Сергей Владимирович был обласкан властями, даже таким диктатором, как Сталин. При этом никогда ни перед кем не заискивал, не искал ничьего расположения. Он до конца жизни оставался свободным и глубоко порядочным человеком. И дело здесь, конечно, не в его особом положении, которое позволяло многое, но далеко не все. Мы все знаем такие примеры, когда даже самые высокие регалии не спасали от репрессий.

 — С ним трудно было что-то сделать. Все-таки он был гордостью России. Когда в Тегеране собирались лидеры стран-победительниц, он был приглашен на конференцию. С другой стороны, тогда трогали всех. Ему просто повезло. Но, как мне кажется, дедушка никогда не просчитывал последствия своих поступков. Я думаю, совесть не позволяла ему иначе поступить. Когда арестовали Всеволода Эмильевича Мейерхольда, для дедушки это стало потрясением, настоящим шоком. Они были хорошо знакомы. В ситуации, когда другие театральные деятели молчали, только два человека — Сергей Юткевич и Сергей Образцов — подписали письмо в защиту репрессированного режиссера. Он написал несколько писем в защиту известного театроведа Симона Дрейдена, который в 1949 году как враг народа получил 10 лет лагерей. В нашем театре сегодня идет спектакль «Я — Сергей Образцов», который воспринимается как гражданский манифест. Там и о посмертной реабилитации Мейерхольда, о подлинной судьбе Михоэлса, с которым дед дружил.

— Известно, что Сергей Владимирович ценил эту дружбу. В  книге «По ступенькам памяти» он вспоминает, что английский режиссер Гордон Крэг «михоэлсовским «Лиром» был просто опрокинут»: «Почему на родине Шекспира нет Лира? —  восклицал он. Потому что там нет такого актера, как Михоэлс».

— Да, Михоэлс был его хорошим другом. Когда я училась в десятом классе, занималась у его дочери Нины Соломоновны Михоэлс. Она преподавала актерское мастерство. Удивительная была женщина. Она мне сказала: «Кать, ты будешь режиссером!» — когда я была еще только десятиклассницей! Прошло много лет, и я приехала в Тель-Авив со спектаклем. Это была одна из первых моих антреприз — «Клетка» с Виталием Мефодьевичем Соломиным. Она пришла на этот спектакль и очень меня хвалила. Я была, конечно, счастлива! Когда они собирались выехать в Израиль, Нина Соломоновна позвонила моей маме: «Наташа, мы уезжаем из СССР. Если ты волнуешься за Катю и она перестанет посещать мои занятия, я не обижусь!» Конечно, я продолжала брать у нее уроки.

— Читала, как Сергей Владимирович в самый разгар «дела врачей» без телефонного предупреждения зашел к Илье Григорьевичу Эренбургу, который всегда был для него непререкаемым авторитетом. В той ситуации, когда в газетах и по радио беспрерывно сообщали всякие ужасы о «врачах-вредителях», Образцов не мог поступить иначе. Он пришел к Эренбургу не для того, чтобы его успокоить. Сказал одну фразу: «Русский народ здесь ни при чем».

 — Я знаю другую страшную историю. Дедушка был беспартийным, но его все равно вызывали на ковер в партийные организации. Перед ним вышел человек из кабинета, повторяя: «Ну, снимите с меня партийный выговор, снимите!» Дедушка спросил: «За что у него этот выговор?» Ему ответили: «За пытки Мейерхольда!»

— Мороз по коже! Наверняка в жизни Сергея Образцова было немало ситуаций, пусть не столь страшного накала, но требующих от человека пройти тест на порядочность.

— Думаю, дедушка достоин упоминания на Аллее Праведников народов мира в Израиле — людей, которые в тяжелые времена помогали еврейскому народу. Эта линия проходила через всю его жизнь. Весь театр знал яркую историю с оркестром театра кукол. Это произошло в очередной всплеск антисемитизма в СССР. Однажды, это было в конце сороковых годов прошлого века, его вызвали и попросили уволить музыкантов с «неприятными» еврейскими фамилиями. Ему сказали: «Вы должны составить список!» Дедушка согласился. Вот только в его списке на увольнение первой стояла фамилия «Образцов». И от него тут же отстали.

— В брежневские времена «пятый пункт» сильно осложнял жизнь людям еврейской национальности. Тоже, наверное, случалось, когда Сергею Владимировичу легче было промолчать…

—Не раз. Однажды я невольно стала свидетелем его телефонного разговора. Не знаю, с кем он разговаривал, но иногда по ответам можно понять, о чем говорит человек на том конце провода. «Нет, я не буду писать про дискриминацию негров в Америке, —  отрезал дедушка. Он тогда как раз вернулся из гастрольной поездки в США. — Почему? Потому что у нас в стране дискриминация евреев. Ошибаюсь? Вот когда перестану ошибаться, непременно напишу про негров». Он не терпел никаких притеснений по национальному признаку. Все, кто работал в театре, находились под его защитой. Он мог пойти в любой кабинет и заявить, что он без этого артиста не может, особенно когда речь шла о гастролях за рубежом. Это была непоколебимая позиция дедушки. Люди выбирались по таланту. Он всегда говорил, что нет неталантливых народов. Еще вспоминается знаменитый концерт «Встреча в Останкино». Я была там. Дедушка сказал про моего мужа, который был евреем по национальности: «Я точно знаю, что есть антисемитизм, потому что моего зятя не берут на работу в Академию наук именно по этой причине. Ему прямо так и сказали открытым текстом!» Потом этот фрагмент, конечно, вырезали из эфира.

 — Это был государственный антисемитизм. А с бытовыми проявлениями вы когда-нибудь сталкивались?

— У меня был поклонник, когда я была еще замужем, и где-то на бульваре он мне признавался в любви, а потом спросил: «А кто твой муж?» Я ответила, что он еврей. Что произошло с моим поклонником! С криками «Порченая, порченая!» он испарился и вообще исчез из моей жизни навсегда. У Зиновия Гердта был любимый анекдот, высмеивающий антисемитизм. Рассказывал он его, наверное, минут двадцать! В общем, встречаются два человека, один начинает рассказывать еврейский анекдот: «Идет еврей, издали видно, что еврей. Глаза еврейские, нос тоже, толстый — типичный еврей! А навстречу ему тоже еврей, но тощий-претощий, с носом-шнобелем, сразу видно, что еврей! «А дальше-то что?» — «А дальше — забыл!»

— Сергей Владимирович чутко реагировал, когда начинала развиваться очередная антисемитская волна, он открыто выступал против общества «Память», что было небезопасно даже для него.

— Дедушка ненавидел национализм и ксенофобию в любых проявлениях. Он даже не признавал национальных черт характера, считал, что есть люди хорошие, а есть плохие, но все остальное не имеет никакого значения. Когда его спросили: «Какое время вам кажется самым тяжелым?» Он ответил: «Сейчас, когда распались республики. Не понимаю, как мы будем жить дальше и враждовать с теми, с кем я дружил?» Когда возникло общество «Память», дедушка сразу почувствовал, что еврейская тема, которая стала затихать с началом перестройки, опять появилась в повестке дня, словно открыли старый бабушкин сундук с затхлым хламом. После этого дедушке стали присылать письма с угрозами: «Мы вас повесим на ваших часах!»

— Это неприятие ксенофобии и антисемитизма в частности, наверное, идет из семьи Сергея Владимировича?

— Конечно! В его семье этого никогда не было. Разве можно рассуждать о чистоте крови, когда смешано много национальностей? Мой прадед, отец дедушки, не был украинцем, но родился в Николаеве, он любил петь украинские песни. Род мамы идет из Швеции. Но дело не только в этом. Интеллигентный человек по определению не может быть антисемитом. Дедушка говорил: «Самое ужасное, это когда человек заявляет: «А я евреев люблю». Это худшее проявление антисемитизма. Почему их надо любить или не любить?»

— Многим хочется найти дворян в своем генеалогическом древе, даже если это не седьмая, а двадцать седьмая вода на киселе. Сергей Владимирович считал себя дворянином? Он ведь имел на это право.

— Он не был дворянином и всегда об этом говорил. Дедушка очень смеялся над всем этим дворянством: «Какие дворяне? Зачем же назад-то возвращаться. Все давно перемешались друг с другом!» Его отец, мой прадед, был разночинцем, пожалованным дворянином. В то время всем, кто получал высшее образование, жаловалось дворянство, но по наследству оно не передавалось. Мой прадед закончил железнодорожную академию, получил впоследствии звание генерал-полковника, оставаясь штатским человеком. Он даже не умел отдавать честь. И когда на плацу выстраивались войска, прадед подходил к каждому и приветствовал не по уставу: «Образцов!»

Мать Сергея Владимировича, моя прабабушка, была обедневшей дворянкой. Но по маме титул не передавался. В девичестве она звалась баронессой фон Ребиндер, ее род происходил из русских шведов. Они с сестрой были сиротами и воспитывались на шереметевский счет, то есть даром. До революции она работала директором женской гимназии в Сокольниках, которую сама основала. Когда я в шутку представлялась дедушке баронессой фон Ребиндер, он делал вид, что страшно возмущен! Мы так дурака валяли!

— Известно, что он до последних дней оставался взрослым ребенком, готовым пуститься в разные веселые авантюры.   

— Однажды, под Рождество, я сидела дома и грустила. Это было еще в брежневские времена, когда Рождество никто не праздновал. А я в то время увлекалась изучением народных традиций и обычаев и придумала устроить колядки. Когда пришел муж с работы, я вывернула его дубленку наизнанку, мехом наружу. Муж был двухметрового роста, и я его как медведя на цепочку посадила. Вернулась мама из театра, мы с ней накрасились как куклы и отправились колядовать. Только вышли из квартиры, навстречу дедушка после своего сольного концерта со Звездой Героя на лацкане пиджака. Увидел нас: «Вы куда?» — «Колядовать!» — «Да вы же ничего не знаете! Подождите меня!» Через пару минут он уже стоял рядом с нами в женском платочке, все с той же Звездой Героя, и мы пошли колядовать. Дедушка пел под дверьми. Оказалось, что все пусть тайно, но празднуют Рождество. Дедушка пел колядки по-русски, по-украински, а у квартиры Марка Прудкина исполнил на иврите, но дверь нам так и не открыли. А когда мы спустились домой, звонит Екатерина Ивановна, жена Марка Исааковича, и спрашивает: «Сергей Владимирович, у нас сейчас кто-то перед дверью пел вашим голосом, это не вы были?» — «Это я пел!» — «А мы решили — погром!» Нам тогда надарили целый мешок всякой всячины. Отмечали праздник у Маши Марецкой, дочери Веры Петровны Марецкой. А потом рождественские колядки стали традицией в нашем доме, у кого-то всегда был накрыт праздничный стол, за которым все собирались.