Мне не скучно!

Читайте в эксклюзивном интервью Ксении Шейнис. Редакция «Еврейской жизни» поздравляет Ирину Гуткину! Процветания и до 120!

— Как ты попала во все это еврейское, как мы говорили одно время — стала «профессиональным евреем»?

— Слушай, начнем с того, что я всегда была еврейкой. Просто я это знала. Но за всем этим длинная история…

— Понимаю, о чем ты: не все люди знали, а многие знавшие, не выпячивали, так уж история сложилась.

— Именно. Когда училась в школе, например, в классном журнале писалась национальность ученика. И вот в этом списке из бесконечных «рус.» напротив фамилии Гуткина стояло «евр.»…

У меня была огромнейшая еврейская семья. Часть родных вообще говорили на идиш, а не на русском. И мы бесконечно собирались этим большим кагалом.

Это была ветка мамина — Славские, Вайнштейны, etc. В общем-то, все те, кто когда-то во время войны были эвакуированы на Урал, в Нижний Тагил из местечка с Днепропетровщины.

Понятно, что перебрались тогда не все — часть осталась там. Обычное дело. Ты же читала «Тяжелый песок» (роман Анатолия Рыбакова — в русской, советской литературе первая книга, посвященная исключительно судьбе еврейской семьи. — Прим. ред.) — вот ровно все, как в той истории. Вся та часть семьи лежит в Бабьем Яру…

Тагил того времени, как, впрочем, и многие города страны, не сильно был развит: деревянные настилы вместо асфальта и прочее. Но Урал был спасением. Массовая эвакуация сюда в годы войны спасла тысячи людей от смерти. Переведены были огромные предприятия, заводы, театры вместе с работниками и их семьями.

Теперь про папу. Папа родился в еврейском городе Почеп. Перед войной с семьей перебрались в Ленинград. Там их застала война.

Папа был эвакуирован из блокадного Ленинграда, когда ему было 4 года. Его отец без вести пропал на фронте. Мама, старший и младший братья умерли в блокаду. Они остались со старшей сестрой Сашей вдвоем. Тоже погибали. Их спасли во время рейдов комсомольцы. Сначала вытащили Сашу. За папой вернулись позже. Детей отправили в разные точки. Сестра попала на сторону, которая потом была оккупирована. Скорее всего тетя оказалась в гетто. Ее спас немец — решил, что девочка похожа на его дочку. Так Саше удалось бежать. До конца войны ее прятали чужие люди (кто они — я так и не сумела выяснить).

Долгое время папа с тетей ничего друг о друге не знали.

Папа, конечно, помнит все только своей детской памятью — немного. Но рассказывал, например, что катер, шедший рядом с ними, с теми, кто спасался, был взорван, а им повезло, их удалось переправить.

Папа попал в детский дом в Висиме. Откормили, насколько тогда это было возможно.

На самом деле ни папа, ни тетя не любили все это рассказывать. Приходилось вытягивать.

Нашли они друг друга уже после войны, когда папа учился в ремесленном училище.

А детский дом… в общем, папа жил скорее как беспризорник.

— Ну, все-таки в детском доме, не беспризорный же был…

— Ой, ну почитай Приставкина. Я вообще книги когда читаю, понимаю, что тут про вот этих моих, а здесь вот про тех. Папа, например, рассказывал, как они воровали с огородов, потому что есть хотелось. Так что…

Папа, в отличие от сестры, не боялся своего еврейства, потому что не очень помнил, что за национальность можно попасть в концлагерь, лишиться жизни. И не скрывал своего еврейства, не поменял имя. Считал, что так правильно — Гуткин Арон Абрамович, еврей. Все. 

— Из Висима папа перебрался в Нижний Тагил, где нашел твою маму?

— Да. Смешно конечно, папа был уверен, что непременно должен жениться на еврейке.

Маму с папой свели, как это было принято в те времена. Ему было 28 лет. Маме еще не исполнилось 18-ти. Он дождался ее дня рождения и в этот же день потащил ее в ЗАГС, чтобы не передумала.

— Как жило твое большое семейство?

— Кучно жили. Люди, попавшие в этот чужой когда-то город, старались держаться друг друга, селиться рядом. И все «пришлые» друг друга знали. Мои жили в районе Голый Камень.

— Почему было так? Из чувства безопасности кучковались?

— Да безопасность. И еще те семьи иначе жили. Им еще была важна история местечковых евреев: семья с семьей — получается большая семья. Я помню квартиру Вайнштейнов на Красном Камне — нас было невероятное количество всегда. Я даже толком не знала, кто кому кем приходится. До сих пор, приезжая к родителям, вместе с мамой что-то дописываю, дорисовываю на нашем семейном древе, потому что потом и вспомнить будет некому.

Было так: на кухне стоит баба Бузя, тетя Дора, мама моя, другие женщины. Все что-то бесконечно готовят. Тут же большие шумные дядьки, которые вечно спорили, обсуждали. А фоном играли пластинки с идишскими песнями. Уже потом, когда я стала взрослой, начала ездить в еврейские лагеря (только-только все это появилось у нас), услышала эти идишско-одесские песни — оказалось, что все из моего детства: «Скажите про дочь каховского раввина» и много-много другого.

— Когда еврейские лагеря в твоей жизни случились?

— Это после школы, начало девяностых, я думаю. В 1991 году в Тагиле уже был организован культурный центр «Алеф».

А еще до того прекрасная Галя Суворова (была в нашем городе такая неутомимая еврейская девушка) загорелась идеей создать еврейское общество.

И началось все, конечно, с еврейской библиотеки. Галя сама связалась с посольством, взяла у них книги, открыла библиотеку во Дворце культуры «Юбилейный». И просто по телефонной книге стала обзванивать людей с еврейскими ФИО. Нам, конечно, тоже. Читать я любила всегда, так что пришла. В основном там была библиотека серии «Алия» — очень неплохая художественная литература израильских авторов.

Хорошо помню, какое сильнейшее впечатление на меня произвел роман Леона Юриса «Исход» (в книге описываются исторические события от еврейских погромов в России в конце XIX века до середины XX века, до создания Государства Израиль. — Прим. ред.).

Меня все это очень увлекало. Кроме того, я же уже была студенткой Нижнетагильского педагогического института, готовилась стать учителем русского языка и литературы. 

Спустя время Галя предложила мне преподавать в воскресной школе. Правда, преподавать надо было еврейские танцы, о которых я не знала ровным счетом ничего. Меня отправили в Москву на изучение хитрого предмета. Так что вот учила потом других танцевать.

Кстати, Галя была совершенно гениальна, невероятно способна к языкам. Разработала свою систему изучения иврита. И ульпаны (школы изучения иврита. — Прим. ред.), которые она делала, я считаю лучшими и по сей день.

А еще через некоторое время я выучилась на преподавателя еврейской традиции и истории. Тут уже все было серьезно — обучение шло на высших курсах иудаики при МГУ. Это было совершенно потрясающее образование. Прекрасные преподаватели академического порядка. Они занимались наукой. И я изучала историю еврейского народа как науку, историю религий как науку, методику изучения иврита как науку. Два года длилось мое очно-заочное обучение. Так я получила второе высшее образование.

— Кстати, учителем в школе ты ведь успела в какой-то момент поработать тоже, на твоей совести даже есть выпущенный класс?

— На моей совести, точно… Я работала еще будучи студенткой в «воскреске» и параллельно учителем в школе.

Из маленьких детишек до здоровых лоботрясов получилось у меня вырастить один выпуск. Ну и еще два класса «подобрала» от других классных руководителей. 7 лет в школе проработала и ушла в декрет.

— С этого места поподробнее. Твой папа в свое время точно знал, что должен жениться на еврейке. А у тебя, притом что ты уже по уши была в этой всей еврейской жизни, не было такой цели? Саша, твой супруг, ведь не еврей?

— Да уж, так получилось.

Тусила я тогда действительно с еврейской молодежью. Мы учили друг друга быть евреями. Конечно, среди нас были неформальные лидеры (сейчас мы это называем волонтерством и мадриховством). Работали очень много с воскресной школой. Делали общинные праздники. Мы же еще толком и не знали, как все правильно делать. Собирались, приносили к столу на Седер Песах свининку, пироги. Потом уже, помню, посланники первые к нам из «Сохнута» приехали — у них были квадратные глаза, когда они все это увидели. Но ничего, мы научились.

В общем, я знала, что муж мне нужен еврейский, но любовь случилась — что сделаешь.

А потом был декрет…

— Как ты стала директором общинного центра в Тагиле?

— Однажды мне рассказали, что в городах создаются общинные центры, предложили стать руководителем. Так наш культурный центр стал общинным центром, а я его директором.

Я в это ушла с головой, конечно. Больше ни с чем совмещать не стала. Кстати, к тому времени в Тагиле уже открылся и хесед (организация благотворительной социальной поддержки. — Прим. ред.). 

В 2003 году хесед и общинный центр объединились. Так и стал называться — Общинно-благотворительный центр «Хесед-Алеф».

— Неспешно мы подобрались к сегодняшней истории… С марта 2013-го ты стала директором «Меноры». 

— Ведь десять лет в этом году, вот это да!

Незадолго до того в Тагиле нам дали прекрасное здание для еврейских организаций. Это было такое невероятное ощущение — что мы добились чего-то такого офигенного и фантастического! Даже свиток Торы у нас был свой. Это вообще отдельная история.

Я возглавляла в Тагиле отделение международной женской организации «Кешер». У нас даже было женское движение «Вместе ради жизни», которое мы вели вместе с другими НКО города.

— Ты совсем не умеешь иначе — все время что-то мутишь!

— Это точно!

В общем, в «Кешере» тогда шла программа «Возвращение Торы домой». Именно по ней мы получили свиток Торы в подарок от одной из еврейских общин.

Да, вернемся к зданию. В этом прекрасном новом доме случился пожар. Погоревали. Отремонтировали. Мебель новую заказали…

— И тут тебе предложили авантюру с «Менорой»…

— Верно. Дани Гершкович несколько раз мне уже делал такое предложение. Но я все сомневалась, думала. И однажды он сказал: «Ну, что делать, не хочешь — так не хочешь. Понимаю, нравится тебе в Тагиле. Но здесь тебе будет скучно. А там нет!»

Эту фразу я помню до сих пор. Теперь, когда мы с ним общаемся, на вопрос «Как дела?», я отвечаю: «Мне не скучно!»

Мы приехали с мужем в Екатеринбург посмотреть, что к чему. В здании екатеринбургской «Меноры» (тогда был только первый этаж) шел ремонт, разброд и шатания. Я оглядела хозяйство, села в машину и заревела. 

У меня ведь была прекрасная община тагильская (и есть до сих пор!), но мне и правда уже было там тесновато — крылья мешали. Понимала, что выше потолка не прыгнешь — и это не про регалии или статус, это про дела.

В общем, поревела и приняла предложение.

— Не жалела о своем решении?

— Нет, конечно. Но в первый год было очень тяжко. Я все время моталась из Екатеринбурга в Тагил и обратно. Потому что в Тагиле еще не было нового руководителя, кроме того, муж и сын не сразу перебрались вместе со мной.

Здесь много надо было делать, правда очень много. Время менялось стремительно, нужно было подстраиваться под потребности людей в общине и привлекать новых.

Мне дали карт-бланш на реализацию любых планов. Со всеми старыми сотрудниками я разговаривала, рассказывала, как все будет и что для этого нужно сделать и переделать. Кто-то ушел, кто-то остался.

— Какая цель у тебя была?

— Создать общину, в которой люди не получали бы только услуги самого разного порядка. Я понимала, что община — это люди, которые взаимодействуют на разных уровнях. Не берут только, но и отдают обратно.

— Сегодня у тебя такое же понимание общины?

— В целом, да. Изменились формы и методы того, как надо работать. Но это опять же — умение подстраиваться под время, под людей, под изменения.

Община сейчас очень большая. Сегодня уже не все знают друг друга. Но все равно — семья.

Мы продолжили делать семейные лагеря, которые до того организовывала команда тагильской общины. И поскольку я знала всех тех, кто работал с нами в этих летних выездах, то понимала, кто эти люди, на что они способны — на них можно было опереться. Именно их в первую очередь я и позвала работать в «Менору».

— Как работали?

— Просто садились и создавали стратегию. Начинали с миссии, конечно. Спорили о том, что это такое. Звали на помощь. Мы понимали, что это должны были быть не только наши внутренние решения, но и взгляд со стороны. Кроме того, анализировали работу других организаций.

Исходя из миссии мы создавали самые разные проекты, в том числе партнерские с другими еврейскими организациями.

Нам удалось выиграть тогда грант на реализацию проекта «СуперСтарс». Он был ориентирован на «старичков» — звезд еврейских организаций, активистов, когда-либо вращавшихся в еврейской жизни. В рамках проекта провели для них чудесный совершенно шаббатон (выездная программа. — Прим. ред.). Там всех перезнакомили, подружились семьи, замутили массу разных проектов. Многих удалось тогда всколыхнуть. 

Мы все время искали формы, которые нам бы помогли создать сообщество. Родилась, например, наша Лига волонтеров.

Так и работали. И тогда и сейчас мы идем от потребностей людей: что сегодня нужно людям — на этом все и основывается.

— И эти потребности и интересы меняются в зависимости от всего вокруг.

— Правильно, «Менора» — организация, которая меняется вместе с людьми.

Даже когда хесед присоединился к «Меноре», произошли очень серьезные изменения. Было очень нелегко. На тот момент хесед был похож на еврейский собес. И это нужно было менять.

Сейчас тоже сложное время. «Менора» — семейное гнездо, дом, который и должен остаться домом. Но мы переживаем такой момент, когда «дети» выросли и уехали. Все как в жизни семьи. Но у нас появляются новые дети, для которых «Менора» тоже становится домом, а семейные традиции — важным пунктом воспитания.

— Откуда берутся силы, как ты все удерживаешь в голове, в чем ищешь вдохновение?

— В удачных вещах, проектах, в хорошей работе. Силы приходят, когда вижу, как горят глаза у людей, если что-то спорится.

— Замкнутый круг: появляются силы идти дальше, если делаешь больше?

— Так и есть!

Конечно, и семья меня очень поддерживает, и мои выпускники, мои ученики. 

Безусловно, иногда, особенно в период пандемии, остро ощущалось — было острое желание спрятаться от интернета, любого выхода в сеть. Но это такой очень понятный механизм восстановления. Нужна тишина периодически.

— Идеи новые твои, которые, кажется, нескончаемы. Откуда они, как они появляются — не по ночам ли?

— Бывает, и ночью. Сейчас, как и всегда, самое интересное появляется, когда мы вместе садимся и разговариваем. Это даже не мозговой штурм. Это скорее про желания, про то, что о них надо говорить вслух. Вообще говоря, мечты вполне реализуемы.

— Всегда?

— Отнюдь нет. Но если эти мечты облечь в задачи, то точно да!

А сами по себе они просто провисают. Одинокие, немые мечты не материализуются. К ним надо приложить силы.

Это вообще очень по-еврейски: еврейское чудо — когда ты что-то делаешь сам. Для того чтобы чудо случилось, надо самому зажечь свечу. Причем зажечь так, чтобы другой человек увидел свет и тоже зажег свою свечу… И так получается большое чудо, бесконечное.

В нашей традиции вообще столько практики и опыта, что только вдохновляйся. 

Кстати говоря, про вдохновение: часто вспоминаю Моисея. Происходили разные сражения с кочевниками во время его хождений с народом по пустыне. Когда Моисей поднимал руки, народ одерживал победу, а когда опускал — терпел поражение.

И вот я думаю, что мы имеем право опустить руки. Мы же все люди. Попробуй бесконечно стоять с поднятыми руками! Но если понимаем, для чего, мы должны поднимать руки. Главное — найти то, что тебе будет помогать это делать. Для меня это люди вокруг, которые поддерживают мои руки.

В «Меноре» сегодня огромная команда. Вместе с обособленными подразделениями — почти 30 человек только сотрудников. Это без патронажных работников, я уж молчу про наших прекрасных мадрихов, волонтеров и активистов из семейных программ — все эти люди и поддерживают руки. «Менора» сегодня объединяет, чтобы помогать — это очень важно. 

— В день твоего рождения, в год твоего десятилетнего управления «Менорой», в год 30-летия самой «Меноры» — есть ли мечты, для осуществления которых найдутся те, кто зажжет свечу?

— Я понимаю, что людей, которые могут зажечь свечу, очень и очень много. Они просто не все еще про это знают.

Я считаю, к нашей семье имеют отношение все — и те, кто живет сегодня в Перми, Ижевске, Тюмени, Тагиле, и те, кто в Тель-Авиве, Хайфе, Иерусалиме, Нетании, в городах Европы и Америки — это тоже их дом.

Отношение к семье, к дому не определяется границами, но определяется чувствами. Все эти люди, в какой-то момент ставшие частью нашей семьи, семьей и останутся. Да, они уехали. Но кто нам мешает звонить друг другу и открытками обмениваться, подарки отправлять и справляться о самочувствии друг друга, интересоваться новостями — так, как обычно бывает, когда родные оказываются в разных точках Земли.

И вот к 30-летию очень хочется, чтобы все вспомнили про нашу семью. Все те, кто создавали «Менору», создают и будут создавать.

И как в семье принято, подумали бы, что подарить друг другу, чтобы это пришлось по сердцу. Не такое — ты даришь «Меноре» часы, на которых гравировка «В честь твоего 30-летия!». Ну это же не по-меноровски! А вот история про то, что я чем-то делюсь с «Менорой» для »Меноры», потому что я часть семьи, — этого я жду.

Мы вместе, те, кто считает себя частью «Меноры», можем подарить тем, кто еще не знает про возможность зажигать свечи-мечты. Как когда-то люди, которые придумали «Менору», энтузиасты, которые любили и хотели учиться быть евреями.

Все очень просто — увидеть свет и захотеть стать его частью.

И, к слову, мне не скучно с вами до сих пор! И не будет скучно. Ведь людей хороших ТАК много. Их мечты надо реализовывать.